[another-wod]

Тут я сделаю некую ремарку. Это скорее поэзия, чем история, и это скорее философия, чем сведения о.
Но на этом я строю игру одного из своих персонажей.
Надеюсь, даже тем, кто "не в теме", будет интересно прочитать эту сагу о Белой Завывательнице вне контекста игры.

Сага о Северном Сиянии - 3

9.
***
Сын мой. Боль моя. Я вижу печаль в твоих глазах.
Я вижу раны на теле твоем.
Приди.
Я омою скорбью горе твое.
Я омою слезами боль твою.
Я омою кровью сердца своего гибельный путь твой.
Ничего, кроме любви, не движет мной. Ненависть ли одна в тебе, о сын мой?
Ничего, кроме любви, не могу дать тебе я. Ненависть ли одна в тебе, о сын мой?
Ничего, кроме любви, нет в сердце моем. Ненавистью ли ответишь ты на биенье его?
Сын мой. Тоска моя. Любовь моя. Приди и приникни к груди моей.
Ты слышишь? Бьется, бьется в сердце любовь моя.
Возьми ее. Возьми ее всю.
Приди, о сын мой.

8.
***
…На бескрайней заснеженной равнине, под хрустально-белым небом, в искрах снежного тумана, стоит Дева. Тело ее бело, волосы ее подобны сиянию луны. Она неподвижна, подобна статуе изо льда.
В тумане снежном перед ней вытканы три силуэта – из снежинок, из звезд и из лунных лучей. Три зверя, три огромных призрака, две львицы, один лев.
Позади нее распахнули крылья полотнища северного сияния.
Дева стоит.
Крыльями взметнулись руки, и с дальних гор примчали северные ветра. Звериным рычаньем отозвалась снежная буря, неся стену теней и вихрей с далеких пиков гор. Звериным рычанием отозвались три духа, кружа над Девой.
Дева вытянулась струной, белым-белы ее руки, синие, как звезды, ее глаза.
Больше нет иных цветов в мире – белизна и синь.
Звезды и снег.
Львы ворвались в снежную бурю, обнявшую Деву, и растворились вихрем снежинок и звезд.
Равнина была пуста и тиха, как вечность назад и пребудет такой до конца веков.

7.
***
Последний дождь.
На вершине черной скалы стоит она. Ее белые волосы – нет, не белы они, седы, как время, как смерть, как боль… Ее седые волосы развеваются за ней, вспарывая прочерком больную, страшную, гулкую тьму. Ее глаза сияют синим пламенем, ее руки протянуты к Бездне.
Бездна встает перед ней, и в бездне – мириады зрачков, алчущих и исполненных ненависти.
- Боли, не ненависти… боли… - шепот ли сорвался с губ ее, или крик угас в темноте.
Рычание вырвалось из тысяч глоток, что были – одна. Проклятья тысяч душ. Сила тысяч смертей.
Приди. Напади. Убей. Попытайся.
Протянуты руки в немом жесте мольбы – и замирает тьма, полная зрачков. И смыкаются пасти, чтоб мигом спустя изойтись смертным воплем – напади, убей, приди.
Приди.
Приди. Сын мой. О, сколько страха в глазах твоих. Приди, приди, сын мой. О, сколько пережил ты, скованный судьбой. Приди, приди, сын мой. Я утешу тебя.
Нет! Напади! Убей!
Протянуты руки над тьмой, над провалом.
Стоит, неподвижна.
Замерла тьма, замерли глаза… Ожидание.
И всей силой, всей яростью, всей ненавистью, всей болью, гибелью, страхом и гнетом – ударить, смести, сорвать, сбросить, растоптать… непокорную. Ненавистную. Страшную.
Оставила, почему, почему ты меня оставила? Почему?
Нет. Приди. Приди, сын мой.
Ударил – в самое сердце.
Приник – обняла. Прижала.
Вот оно, вот она вся, любовь моя, боль моя, свет мой. Творение мое.
Почему?
Потому что ты свободен.
Горький дождь падал на тень скалы, и плоть камня расходилась кругами, подобно воде. Горький дождь смывал наваждения и дарил покой, как целебный отвар из горьких трав.
Только было ему имя – слезы, слезы разбитого сердца, полного любви, в которое ударили – ненавистью.
И все же. И все же в той горечи чуялось искупление. Освобождение.
Прощаю тебя, сын мой.

Когда придет Последний день, и Он выберется на поверхность, порвав вечные свои путы… Тогда Последний дождь падет на землю слезами Матери. И земля пойдет кругами, подобно воде.
И омоется ими – говорят. Но их не слушают.

6.
***
Первые три круга были легки.
Ханна Северное Сияние, старейшина племени Белых Завывателей, шла неумолимо, и за плечами у нее реял свет, рассеивающий темноту Спирали.
Четвертый и пятый она плохо помнила. Чужая боль и ненависть замещали сознание, рвали на клочья память, срывали живьем кожу, сжигали в серебре…
Нет, серебро было потом. Потом.
А тогда – она просто шла. Не чтоб погибнуть или победить – чтоб пройти.
И гасли за спиной полотнища северного сияния – а она шла.
Шестой? Шестого не было - было падение, и смерть о камни.
Седьмой и восьмой – не было ее. Она – она была в серебряном потоке, несшем ее в багровое зарево Эребуса… И только сполохом сна – то, как идет она по седьмому и восьмому кругам ада.
А на девятом ее ждала бездна, полная боли и отчаяния.
Но это уже была не она.
5.
***
Неужели все? Неужели тысячи лет – когда каждая секунда – пламенем по костям – прошли? Неужели нет больше накатывающей волны серебра, прожигающей не плоть – саму душу. Ах, если бы плоть. Нет, плоти нет давно, голые кости тонут в вязкой массе живого, голодного, льющегося металла. Вместо крови – серебро. Вместо мыслей – серебро. И – рывком на берег, только для того, чтоб черная лапа Стража ударила, смяла, бросила обратно. А обратно – сразу хуже. Стоит лишь покинуть серебряное озеро, как плоть нарастает, напоминает о себе – чтоб тут же сгореть дотла, до белой кости в благословенном металле.
Неужели все? Это не бред? Не сон? Не сон – когда все девять кругов ушли в серебро, стали неважным, чужим бредом?
Искупление.

4.
***
Лестница в небо

Есть ли любовь?
Лестница в небо.
Виток за витком.
Есть ли любовь в ваших сердцах.
Лестница в небо.
Девять кругов.
Соткана снегом, туманом и светом звезды.
Лестница в небо.
Пройдешь до конца?
Можно ль построить Спираль – только в небо, не вниз,
Без темноты позабытой беды.
Любовь и прощенье.
Дорога. Звезда.
Радостью – шаг. Ступенью – искренний смех.
Помощь – в творении.
Девять прозрачных вех, сотканных из хрусталя.
Хрупки ступени во сне.
Будут ли наяву?
Тенью печали – сиреневый блик. Ветром лазурным скользнет расставанье.
Розовым светом рассвета – радость от встреч.
Тонкость колонн золотом свеч светится изнутри.
Тенью тепла от протянутой кем-то руки.
Посмотри -
Каждой улыбкой – ступень.
Девять пролетов – тысячи судеб.
Будет ли день?
Что наверху?
Легко ли подняться?
Падать быстрее.
Что в их сердцах, видно ли сверху тому, кто взошел?
Есть ли любовь?

3.
***
«Ты придешь в этот мир» - сказал Лев, и Ханна склонила голову, - «Искупление завершилось. Прости – прости за то, что страдала».
«Я понимаю. Я знаю цену души, прошедшей через Спираль»
«Ты знаешь цену души, прошедшей через Эребус»
«Я искупила?»
«Ты искупила»
«Гайа милосердна»
«Мать чувствовала твою боль»
«Я знаю. Она забирала ее, когда я готова была пасть и перестать быть»
«Она решила, что твое искупление в веках на пути твоей души стало бы большей болью»
«Я знаю. Я не в обиде. Я поступила бы так же».
«Ты мудра. Ты идешь в мир»
«Да»
«Я буду с тобой»
«Да, великий Лев»
«Гайа будет с тобой. Иди»

2.
***
Кто она? Она – старейшина Белых Завывателей, ныне сгинувших? Она – аватар Матери, пришедшей прижать к груди своего сына, оступившегося, страдающего? Она – судья, которую вернут в мир? Судья, призванный судить – достоин ли мир, быть ли ему. Нет. Есть ли в нем любовь – вот ее цель. В мире искореженном, полном боли, ненависти, алчности – быть ли любви? Способны ли они, дети Матери… ее дети… видеть, чувствовать, познавать – Любовь?
Филодокс. Судья.
Ребенок, принявший ее дух – ее прямой потомок.
Дочь в веках.
Она сама – до последней клеточки, до последней черточки лица, голоса, души.
Души ли? Ребенок – память спит.
Молодая гару. Что ей помнить? Когда она очнется от векового сна - что первое вспомнит? Серебряные реки Эребуса, куда ее душа попала после девяти (девяти!) кругов Спирали? Или, может, страшные глаза Вирма, выпивающие душу? Может – первое решение свое – идти, не останавливаясь, до конца, познать, принять, победить…
Победить ли?
Воля твоя, Гайа. А была ли моя воля, воля старейшины Ханны Северного Сияния? Когда приняла я решение? Что в нем было от меня, а что – от духов?
Все – от Гайи.
И Вирм – тоже… ах, еретики, ушедшие, все, до единого, туда. Вся ее стая – пала. Она убивала их, из милосердия, сострадания, жалости – их, Танцоров Черной Спирали, молодое, наглое племя… Убивала – братьев своих и сестер. Это ей вспомнили – вспомнили на первом же круге. Наивные – она убила их еще раз – на этот раз в себе.
Все от Гайи. Души их ушли – и не в Эребус, и не в Малфеас, нет, Гайа милосердна. Души их живы и поныне… Она может разыскать их, но она не будет. Другие племена, другие времена. Зачем?
Когда, когда она вспомнит это?
Что решит она, Анна, девочка без племени, которую не знают духи.
Анна потеряет любовь – чтоб найти ее. Анна потеряет дом – чтоб найти его.
Примут ли ее? Загорится ли огонь любви в их сердцах?
Поднимутся ли ступени в небо?
Не в одиночку строить ее Лестницу в небо. Нет, все, все те, кто ведает любовь, кладут свои кирпичики в великую Лестницу.
Нет, не судья… Строитель. Вестник. Ангел. Искупитель.
Смешно – смешные мысли в преддверии рождения.
Анна забудет все это, и никто не подскажет ей. Сама, все – сама.
Гайа видит ее, и Лев охранит ее, а холодные северные ветра проводят ее по пути.
Но не больше, нет, не больше.
Для всех иных духов быть ей щенком. Щенком до смерти, потому что нет больше ее племени. Не примут ее гордые Потомки Фенрира, отвергнут веселые Фианна, смерят презрительным взором Серебряные Клыки, бросят на полдороги Молчаливые Странники. Может, приютят ее Грызущие Кость, да Гуляющие по Стеклу взглянут с интересом…
Дары… да, Дары будут. Все Дары, доступные ей, старейшине, перешагнувшей столетний рубеж жизни три зимы назад…
И как посмотрят на нее Гару ее нового мира?
Щенкам не позволено ведать даров старших…
Обряды… она вспомнит их, и духи примут то, что дозволено… Но кто из Гару примет ее в Обряд Северных Ветров? Она мастер этого обряда… по велению ее воя приходит холод и зима… и весна следом. Кто пустит – щенка?
Быть, быть ей одинокой. Выть ей погребальную песнь над своей потерянной судьбой.
Все от Гайи… не мне судить.
Мне – судить, мне, слышишь, Ханна!
Да, только самой ей решать, какой быть.
И может, пройдя свои витки жизни, станет она старейшиной – да в теле щенка, вечного, старого щенка. Или не доживет до того дня, как высокие Дары взорвутся в ее памяти, меня мир, помогая строиться Лестнице в небо… Не доживет. Уйдет клиатом или фостерном.
Щенком, Ханна, щенком.
Щенком уйдет в земли предков, где снега и бури, где гордые певцы ведут баллады о былом. Уйдет, чтоб охотиться на оленей и выть на луну, чтоб приходить незримой тенью в мир живых, скрывая скорбь в уголках синих глаз. Щенком уйдет, а старейшиной придет, и среди равных поднимет горькое вино за мир, который остался там, за стеной, за завесой жизни.
Безвестной уйдет она. Не воспоют ее, как не воспели раньше. Осталась она одной из ушедших. Забыли ее, некому помнить, ни одной песни не знают духи. Всего лишь очередная смертница племени Завывающих, канувшая в бездну…
Забудут и сейчас – щенком придет, щенком и уйдет, странным щенком. Да мало ли странностей в этом дивном мире, видения которого ты видишь вот уже девять месяцев.
Девять…
Ветра споют тебе песни, хватит плакать!
Иди, Ханна Северное Сияние, старейшина племени Белых Завывателей, филодокс, рожденная человеком. Иди в новый мир, мир, в котором Конец не за горами.
Иди вестником, или мессией, или ангелом, или воином, или строителем, или судьей, или…
Тебе выбирать, кем стать.
Тебе и миру.
Лев да охранит тебя.
Все от Гайи.


1.
Аня открыла синие глаза и взглянула в чистое январское небо.
Белая шаль укутывала ее хрупкое розовое тело, и на шее висел амулет – ощеренная львиная пасть.
Дверь интерната открылась, и женщина, выходящая оттуда, вскрикнула от неожиданности!
- Господи, девоньки! Нам опять подкинули малыша!